О зарисовках животных

С детства изображение животных было моим любимым занятием. Книги о животных, иллюстрированные художниками-анималистами, всегда меня привлекали. Эти книги еще в дошкольном возрасте дали мне возможность познакомиться с работами В. А. Ватагина, A. Н. Комарова, Д. В. Горлова, Г. Е. Никольского. Конечно, любил я и старые издания "Жизни животных" А. Брэма, иллюстрированные Р. Кречмером, Г. Мютцелем, Ф. Шпехтом, B. Кунертом. Несколько позже, уже в школьные годы, познакомился я с книгами Э. Сетона-Томпсона и А. Н. Формозова, где лаконичные рисунки на полях были для меня целым миром.

Сам я начал рисовать с копирования из книг. За этим занятием проводил по многу часов. В возрасте одиннадцати лет впервые стал рисовать в зоопарке. Тогда же я стал заниматься рисунком в изостудии Ташкентского дворца пионеров. Мои занятия там продолжались недолго - наш руководитель заболел и вскоре умер. Об этом своем первом учителе мне хочется вспомнить. Это был Борис Владимирович Пестинский, человек замечательный. Сейчас я понимаю, что именно такие люди должны работать с детьми. Я его знал как руководителя изостудии. Значительно позже, став зоологом, я узнал, что он был автором научных работ по ядовитым змеям, до сих пор не утративших свою ценность. Один раз мы с ним ходили рисовать животных в зоопарк. Я был поражен его набросками и до сих пор помню рассказ Бориса Владимировича о том, как определить возраст черепахи. Больше всего меня восхитило, как он по памяти изобразил спинной и брюшной щиты ее панциря. Вообще он нам очень много рассказывал, и его рассказы касались и изобразительного искусства, и биологии, и истории. А время было военное, голодное. Может быть, именно поэтому впечатления от этих занятий особенно яркие.

В те же годы, стоя как-то в очереди за хлебом, я лепил голову обезьяны из комка глины, которую наковырял на улице. Один человек из очереди обратил внимание на мою работу, и мы разговорились. Я вдруг увидел, что он тоже лепит. В руках у него был человеческий череп, одна половина которого была облеплена зеленоватым пластилином и представляла портрет красивого мужчины с длинными волосами. Несколько позже я узнал, что встретился с М. М. Герасимовым, замечательным художником, ученым-антропологом, автором метода реконструкции человеческого лица по черепу. Конечно, невозможно здесь рассказать о всех подобных встречах, но очень уж первые из них врезались в память. Вернувшись в 1943 году в Москву, я поступил в художественную школу, а после окончания учился на биологическом факультете (тогда он был биолого-почвенным) Московского университета.

В отношении встреч с интересными людьми мне очень повезло. Главным своим учителем из числа художников я считаю Василия Алексеевича Ватагина, с которым я регулярно встречался на протяжении 18 лет, работая у него в мастерской. А начал я учиться у В. А. Ватагина еще до того, как познакомился с ним лично. В. А. Ватагин научил меня работать в скульптуре с твердым материалом (дерево, кость), что оказало большое влияние и на мои рисунки. В университете моими учителями были замечательные зоологи В. Г. Гептнер, Н. П. Наумов, Г. П. Дементьев и, конечно же, А. Н. Формозов. Большинство художников-анималистов изображает животных, а Александр Николаевич рисовал жизнь. Это были и зарисовки самих животных, и следов их жизнедеятельности, и растений. Помню листы, на которых тщательно были нарисованы 88 полевок, задавленных и сложенных в дупло воробьиным сычиком. Формозову нужно было не пересчитать их, а нарисовать портрет каждой. В этом проявилась главная особенность его взглядов на живую природу: для него единичный факт всегда много значил сам по себе, а не был только единицей в статистических выкладках. Длительные и многократные наблюдения нужны не только для статистики, а и для того, чтобы не пропустить тот единственный из многих факт, который позволит исследователю понять сущность явления. Для этого как нельзя больше подходят зарисовки животных, причем не единичные и случайные, а длительные и систематические. Много сейчас говорят и спорят о том, что же дает больше в качестве книжной иллюстрации - рисунок или фотография. В последние годы появилось множество прекрасных фотографий животных и кинофильмов о них. Большого совершенства достигла техника съемки, есть много мастеров и энтузиастов съемки животных в природе. Но что характерно: книг, подобных книгам А. Н. Формозова или Э. Сетона-Томпсона, нет. Можно сказать, что никто не пишет, как они. Думаю, дело не только в этом. Никогда у фотографии не получается такой органической связи с текстом, как у авторских рисунков. Поэтому фотографии, как правило, смотрятся отдельно от текста. Да и редко удается сделать снимок в тот самый момент, о котором идет речь в тексте. А нарисовать можно именно тот случай, о котором пишешь. Есть еще разница. Фотоснимок - это фиксация момента, какой-то фазы движения или действия (это незаменимо при некоторых научных исследованиях), рисунок же изображает длящееся движение. Он более полно создает представление о движении в целом, в то время как для анализа фаз движения не годится. Если фотография или кинокадры - незаменимый документ для анализа движения, то для живого рассказа больше подходит рисунок, в котором отражается личное впечатление и переживание автора, особенности его собственного видения. Ни один рисунок не изображает все подробности облика животного, он изображает лишь то, что представляется наиболее существенным его автору. Но и для зрителя именно это обстоятельство усиливает остроту восприятия образа. Зритель начинает смотреть глазами художника, и элемент узнавания образа в рисунке становится сильнее.

Мне приходилось довольно много фотографировать животных. Впоследствии я почти отказался от фотографии. У меня все время оставалось ощущение, что фотоаппарат заслоняет от меня зверя. Совмещать эти два занятия очень трудно, и я предпочел рисунок. Конечно, серьезное занятие рисунком трудно сочетать и с научной работой, хотя рисунок очень полезен для нее. Каждое занятие, если относиться к нему серьезно, требует слишком много времени и сил, чтобы их легко было совмещать. А. Н. Формозов говорил не раз: "Нельзя молиться двум богам". Его тоже всю жизнь преследовало это раздвоение. Но я бы никогда не сказал, что А. Н. Формозов "молился двум богам": у него был единственный бог - живая природа. Просто способы работы А. Н. Формозова отличались от тех, что были у большинства людей - как художников, так и зоологов. А всему, что отличается от традиционного, трудно найти место. Отсюда и возникала проблема "раздвоения".

Изображение животных - один из способов проникновения в их мир. В конце концов моим главным делом стала работа над большим иллюстрированным атласом млекопитающих фауны СССР. Сначала я занимался зарисовками для него попутно с другими делами, но потом это стало невозможно. Мои очерки, вошедшие в данную книгу, написаны главным образом на материале работы над атласом.

Конечно, каждого зверя сначала приходится учиться рисовать. Только после того, как проведешь за таким рисованием многие часы, появляется свобода в изображении животного. Мне всегда очень помогала работа в скульптуре. Все эти вещи - наблюдения, зарисовки, скульптуру - не могу в себе разорвать. Они составляют для меня единый процесс проникновения в мир животных.

О приемах зарисовок животных писали разные художники. Но то, что написано, касается в основном работы в зоопарке. Рисуя непосредственно в природе, неизбежно приходится пользоваться биноклем и подзорной трубой, что создает дополнительные трудности, требует специальной привычки, но и имеет свои преимущества. Тридцатикратная труба позволяет рисовать зверя с большого расстояния. Животное размером с козу хорошо видно с расстояния более 200 метров. Можно рисовать, не тревожа его, и часами наблюдать, как оно живет своей естественной жизнью. Для полевых зарисовок я обычно пользуюсь простым карандашом и акварелью. Я люблю и то и другое, но акварель имеет свои неудобства. Она плохо сохнет в сыром воздухе, а при морозе, даже слабом, замерзает на бумаге. А. Н. Формозов предпочитал пользоваться в поле цветными карандашами. Но это - дело вкуса.

В моих очерках много места занимают, по сравнению с другими животными, морские звери, главным образом ластоногие. Это неслучайно, и причин тому несколько. Ластоногих на береговых лежбищах можно наблюдать и рисовать с достаточно близкого расстояния многими часами. Пусть жизнь на берегу - лишь часть их жизни, и не самая главная, но зато она видна целиком, а не отдельными фрагментами. Кроме того, форма и движения морских зверей необыкновенно пластичны и очень подходят для изображения в скульптуре, особенно в моем любимом материале - кости. Это делает работу над изображением морских зверей очень полной по ощущению, поэтому и хочется о них больше рассказывать. Но копытных я люблю не меньше. На открытых равнинах и в горах их хорошо наблюдать и рисовать с помощью зрительной трубы. Труднее в лесу. Грызуны - огромный замечательный мир, но в природе рисовать возможно лишь немногих из них. Поэтому я рассказываю лишь о тех, по которым у меня есть большой материал в виде зарисовок, сделанных как в поле, так и в вольерах.